Мой театр — это формальный театр.
Для меня все элементы театра: слова, музыка, движение, танец, костюмы, грим, архитектура, скульптура, дизайн, свет — в равной степени важны. Все виды искусства объединяются в театре. Вы можете назвать это «Великим универсальным произведением искусства» (Gesamtkunstwerk), как Рихард Вагнер, или «Эпическим театром», как Бертольт Брехт. Слово «опера» в переводе с латинского означает «труд», «опус», оно включает в себя очень многое.
Мои ранние пьесы были «тихими операми» (так назвал их один французский критик). Среди них, например, «Взгляд глухого» — семичасовой спектакль без слов, «Жизнь и эпоха Иосифа Сталина» — двенадцатичасовая постановка, «Гора Ка и террасы гардений» — работа продолжительностью в семь часов, поставленная в Иране. «Самую красивую музыку можно найти в тишине», — учил нас Джон Кейдж. В тишине есть ритм. Тишина — это музыка. К ней вы можете добавить инструмент, оркестр, солиста, слушателей. Это конструирование времени и пространства.
Многие режиссеры изучают только письменный язык, когда ставят пьесу или оперу. Как писал Андре Мальро, в культуре Запада театр «ограничен литературой». Балийский театр, индийский Катхакали, Пекинская опера и японский театр Но — формальны. Как стоять на сцене, сидеть как музыкант, двигать рукой или глазами — всё это изучается как формальный язык. Возможно, самое сложное в этом — научиться держаться на сцене. Большинство западных актеров и певцов никогда об этом не задумывались и не изучали этого. Но каждый должен понять, что тело обладает уникальными возможностями только для того, чтобы находиться в пространстве. Оно источник всего.
Для меня театр — это танец. Как время для Бастера Китона или Чарли Чаплина. Это та лексика, которую нужно повторять на каждой репетиции: когда доведешь ее до автоматизма, она дает тебе свободу. В опере моя главная цель состоит в том, чтобы сделать процесс восприятия проще за счет действия; в противном случае будет лучше включить диск или слушать оперу, сидя на спектакле с закрытыми глазами.
Мне не интересна психология на сцене. Я ничего не «хочу сказать своей постановкой». Спектакль — это не про «интерпретацию». Ни я, ни актеры не обязаны навязывать какую-то «идею» зрителю. Я никогда не говорил артистам, о чем они должны думать или что чувствовать. Я задаю жесткие рамки, но артисты вольны наполнять их собственным содержанием. Опыт артистов и публики — вот что важно. Дзен-буддизм учит нас, что приобретение нового опыта есть основа образа мышления. Я стараюсь оставаться открытым.
Мне не нравится идея «усовершенствования» оперы: ставить «Травиату» в супермаркете для того, чтобы она выглядела более «современной» — в этом нет смысла для меня. Я уважаю композитора и его творение. Сюжет «Травиаты» был достаточно дерзким для своего времени. Мари Дюплесси, возлюбленная Александра Дюма-сына, чья судьба вдохновила его на автобиографический роман «Дама с камелиями», умерла в Париже в 23 года. Все знали, что опера рассказывает историю современной французской куртизанки, несмотря на то, что цензоры заставили Верди и его либреттиста перенести место действия в XVII век. Виолетта, которую создал Верди, — необычная женщина. Она явлена в музыке благородной дамой. Ее жертва ради любви делает ее героиней трагического плана. Трагические и темные сцены, подобные сцене смерти Виолетты в финале «Травиаты», нужно ставить со светом, с улыбкой. Мы должны даже рассмеяться немного, чтобы почувствовать реальную трагедию. Виолетта умирает со словом «радость» на губах. Немного света сделает темноту еще темнее.
В 2013 году, когда Жерар Мортье пригласил меня в Мадрид ставить «Травиату», мы сошлись с ним в том, что эта постановка должна быть максимально удалена от сентиментального метода, в котором обычно представляют эту оперу. Жерар не был поклонником Пуччини, но ему понравилась моя «Мадам Баттерфлай»: минималистская, абстрактная, холодная, но эмоционально глубокая.
Музыка «Травиаты» может быть очень слащавой, и, если выбрать визуально приторную режиссуру, эмоциональной глубины не добиться. Но если ставить ее в холодной и формальной манере, происходящее на сцене кажется отстраненным и неизбежным. Всё имеет вою противоположность: свет — тень, холод — жара, сталь — бархат… На балансе противоположностей появляется пространство, в котором зритель рефлексирует и переживает собственный опыт.
После смерти Жерара Мортье мадридский Teatro Real решил отменить постановку новой «Травиаты». И здорово, что театры в Линце, Перми и Люксембурге совместно с Unlimited Performing Arts взялись за нее. Я хочу посвятить эту постановку памяти Жерара Мортье — настоящего провидца музыкального театра. Его уход — невосполнимая утрата.
Роберт Уилсон, режиссер-постановщик и сценограф
Записал Конрад Кун (Линц, сентябрь 2015)
Перевод Ольги Суднищиковой